Генри Олди - Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
— Выпей. Все, до дна.
Теплый край чаши ткнулся в губы.
— По-хорошему, тебе следовало бы уснуть прямо здесь. А я бы позже истолковал твой сон. Бог в снах являет свою волю…
— Не надо!
Идея вещих снов разонравилась Амфитриону навсегда.
— Вот и я решил, что не надо. Если я усыплю тебя, твой бдительный страж прибьет меня, не смущаясь святостью места. Он из тех, кто сперва кусает, а потом думает. Ладно, обойдемся. К вечеру будешь здоров. Знаки смоешь утром.
И Меламп принялся буднично складывать сумку.
— Благодарю тебя, целитель!
Напыщенность слов смутила мальчика, и он закашлялся.
— Идем, герой, — рассмеялся Меламп. — Завтра сходи в баню. Кривой Гелен содержит отличные бани! А какая там парилка… Хочешь, я сам отведу тебя? В полдень?
— Хочу!
После ломоты тело казалось пустым. Не тело — амфора, из которой вылили все вино. В голове тоже царила веселая пустота. Какой там вечер! Он уже здоров! А ноги у Мелампа черные-черные. Как в смоле измазался.
Мальчик не удержался — хихикнул.
— Смешно? — целитель придержал шаг. — Тогда я тоже посмеюсь. Я Меламп, а твоего сына назовут Мелампигом. Не Черноногий, а Чернозадый. Это еще смешнее, правда? Твое же собственное имя… Ты и впрямь будешь иметь два выхода[51] из многих тупиков. Правда, ни один из них тебе не понравится.
3
— Видел? — заговорщицки прошипел Кефал на ухо спарту.
Оба спрятались в тени ближайшего портика. Трухлявое дерево колонн изъели жучки и оплел вездесущий плющ. Доски эпистелиона[52] рассохлись и растрескались. Стрелы солнечных лучей пробивали их насквозь. В резных капителях колонн, отчаянно чирикая, ссорились воробьи. Вниз сыпался мелкий мусор.
— Что?
В голосе Эхиона маслом по волнам растекалось безразличие.
— У Мелампа — тень! Не в ту сторону.
— Это не тень, — пожал плечами Эхион. — Это хвост.
— Хвост?! — на зрение юноша не жаловался. — Не вижу никакого хвоста!
— Ты и не должен видеть.
— А ты?
— Я — спарт. Меламп — нашего племени.
— Какого это — вашего?
— Змеиного.
— Но ты же человек?
— Следи за его походкой, — ушел от ответа Эхион.
В скользящем шаге Мелампа и впрямь чудилась змеиная повадка. Кефал уже видел такую походку, причем недавно… Юноша огляделся. Раб-педагогос, седалищем почуяв момент, увлек Тритона в сторону — и теперь превращал тирренца в записного мудреца. Тритон слушал, раскрыв рот. «Вовремя, — подумал Кефал. — При них спарт не стал бы откровенничать. Вот я — другое дело…»
— Это не тайна, — разрушил Эхион его претензии на избранность. — Многие знают, просто помалкивают. Ты в Афинах был? Басилея Эрехтея видел?
— Это мой тесть! — фыркнул Кефал. — Я на его дочери женюсь!
— Ну и как он ходит, твой тесть?
Так вот кто вспомнился Кефалу при виде Мелампа! Знакомая плавность движений, и ростом Эрехтей кажется то выше, то ниже… Верно истолковав молчание юноши, спарт подлил масла в огонь:
— Ты тень его видел?
На тень будущего тестя Кефал, признаться, внимания не обратил.
— Он никому не позволяет на нее наступать, — разъяснил спарт. — Как и его дед Эрихтоний. Я бы на их месте тоже не позволял.
— У них хвосты?!
— Правители Афин — из змееногих. У старого Эрихтония хвост все видели, да он и не скрывал. Нас еще по именам узнают[53]…
— А невеста моя? Боги, сжальтесь!
Представился кромешный ужас. Кефал с молодой женой на брачном ложе, гасит светильник, обнимает Прокриду… Он держит в объятиях гибкое скользкое тело. Вместо бархатистой кожи под пальцами — холодная чешуя. Змеиные кольца оплетают юношу, сжимаясь; раздвоенный язык щекочет губы, скользит внутрь, проникая глубже…
— Ты не любишь змей? Дурачок! Из змей — самые лучшие жены!
— Врешь!
— Стройные, хладнокровные; никогда не ревнуют…
Орали под крышей воробьи, заглушая бормотание педагогоса. Тени домов скальными уступами громоздились по краю площади. Ослепительной белизной сиял храм Пеона. Все было, как раньше — и в то же время иначе. Мир сдвинулся с места и замер в нерешительности. Качнуться обратно? Двинуться дальше?! Практичная натура Кефала восставала против нового знания. Юноша уставился на Эхиона. Ноги спарта — жилистые, загорелые до цвета темной бронзы. Тень спарта — обычная тень. И падает, куда положено…
— Что ты высматриваешь?
— Твой хвост.
— У меня нет хвоста.
— Но ты сам сказал…
— Что?
— Что ты из змеиного племени!
— Я — спарт. Клык Ареева Змея. Бей!
Эхион выставил перед собой ладонь. «Зачем?» — хотел спросить Кефал, но вместо этого ударил. И завопил от боли в костяшках пальцев, ссаженных до крови. Словно он бил не по ладони, а по твердой кости.
Эхион пожал плечами:
— Говорю ж, зуб я. Откуда у зуба хвост?
4
— Я его не знаю, — сказал Персей. — Чего он хочет?
— Два города, — ответил Анаксагор, ванакт Аргоса.
— Зачем ему два города?
— Себе и брату.
— У него есть брат?
— Есть. Мне доносят, что вся деловая сметка досталась старшему. Младшему не хватило. Вот старший и заботится. Если удачный город, правитель может быть дураком.
— Похвальные чувства. В наше время братья норовят отгрызть у тебя яйца…
— Я ему отказал. И в первый раз, и сейчас.
— Он уже приходил к тебе?
— Да.
— Что он хотел?
— Город.
— Один?
— Тогда — один. Теперь хочет два.
Они сидели в ваннах — Тиринф и Аргос, герой и политик. Ванны, медную и терракотовую, разделяла решетка: лозы, гроздья, плющ. Иной усмотрел бы в этом намек, но Анаксагор, троюродный брат Персея, любил красивые вещи. Воды в ваннах не было. Мужчины лоснились от пота — каменный очаг раскалили заранее. Когда дым вышел, отверстие в своде потолка закупорили рабы, спустив крышку на бронзовых цепях. Сплетники злословили, что аргосский правитель изнежен, как феак[54] — моется каждый день, и даже теплой водой. Но сплетничали шепотом — правитель был мстителен, как Аполлон.
— Как его зовут?
— Меламп, сын Амифаона.
— И он берется излечить целую ватагу менад?
— Тех, кто выживет после лечения.
— Разумная оговорка. Так и я возьмусь лечить. Правда, вряд ли кто выживет.
— Вот и я усомнился.
— Сколько живых он обещал тебе? Двоих? Пятерых?
— Две трети от ватаги.
— Это совсем другой разговор.
— Уверен, он врет.
— Меламп… Он из Фессалии?
— Да. Сейчас живет в Пилосе. Врачует и прорицает.
— Почему ты не послал гонца ко мне в Тиринф? В Аргосе — эпидемия безумств, а ты молчишь…
— Истребить их никогда не поздно. Во всяком случае, так я думал раньше. Бывало, что женщины возвращались. Я надеялся…
— Кто-то из твоей семьи?
— Дочери. Все трое.
— Меламп… Это он похоронил змею?
— Да. Дети забили гадюку камнями. Меламп похоронил змею под алтарем Реи, Матери Богов, и выкормил сирот-змеенышей. В благодарность те облизали ему уши. Теперь Меламп понимает язык зверей и птиц.
— Больше они ему ничего не облизали?
Анаксагор смеялся долго, со вкусом. Когда банщик вылил ему на голову шайку холодной воды, ванакт простонал: «Еще!». На теле Персея не дрогнул ни один мускул — с равным успехом водой могли окатить статую. Банщик стал натирать Анаксагора душистой пастой. Помощник банщика трудился над Убийцей Горгоны, вместо пасты взяв мыло из золы и козьего жира. Здесь знали, что Персей не терпит благовоний.
— Где бродят вакханки?
— Северней, в горах. Они заняли перевалы, включая Трет. Буйствуют, нападают на путников. К ним прибиваются сатиры и кентавры. Дороги стали опасны, Персей. Телеги не идут мимо Немеи; пешие боятся обогнуть подножие Апесанта.
— Апесант? Вернувшись с запада, я принес там жертву моему отцу.
— Сейчас там восхваляют Косматого. Микены, где сидит твой сын, уже страдают от недостатка продовольствия. Скоро начнется голод.
— И ты отказал Мелампу?
— Убей вакханок, и нам не придется дарить земли чужаку.
— Там твои дочери.
— Я уже похоронил их в сердце моем.
Банщик с помощником взялись за скребницы. Мужчины в ваннах молчали. Ни слова не было сказано, пока их терли мочалками из стружек, обливали водой и умащали елеем. Лишь в соседней комнате, глядя, как банщик надевает на господина хитон, Персей произнес:
— Мы давно знакомы, Анаксагор. Ты — сын моего дяди.
— Да, — кивнул Анаксагор.
— Моего лучшего друга, если у такого, как я, могут быть друзья. У меня нет причин не доверять тебе. Если бы когда-нибудь…
— Знаю. Ты бы взял Аргос штурмом, а меня зарезал бы на пороге моего дома.
